На прошлой неделе в Суздале открыли и уже успели закрыть 15-й фестиваль анимационного кино. Деньги на его проведение в разгар кризиса, что называется, наскребли по сусекам. Нет денег и на то, чтобы снимать сами мультфильмы. И хотя президент Медведев прислал свое поздравление участникам фестиваля, финансирование анимационного кино в 2010 году решением правительства будет сокращено вдвое. Ждать ли нам новых мультфильмов? Об этом (и не только) мы побеседовали с режиссером Верой Токаревой, которая в рамках фестиваля презентовала александровским девчонкам и мальчишкам в ККЗ «Южный» свой мультфильм «Лу. Рождественская история».

— На фестиваль в Суздаль Вы приехали как мультипликатор, но первые ваши фильмы были игровыми и документальными.

— Я совсем не мультипликатор. На фестивале в Суздале был объявлен конкурс на сценарий анимационного кино. И мне предложили поучаствовать в этом конкурсе. У меня был рассказ, который назывался «Лу». Лу — это ворона Лукерья, которая живет на маленькой железнодорожной станции и дружит с девушкой, которая работает на железной дороге. А за девушкой ухаживает Колька. Получилась история человеческих взаимоотношений двух людей и одной вороны. Ворона при этом является свидетелем и соучастником. Она вырастает на их глазах и в трудной ситуации пытается спасти Кольку, но он гибнет, заснув по пьяному делу на рельсах.

— А как же обязательный счастливый конец, который должен быть в мультфильме и, тем более, в рождественской истории?

— Мне говорили, что давайте обойдемся без этого. Но тогда история не имеет смысла. Последняя фраза там звучит так: «Схоронили Кольку под Рождество. Снег выпал. Было ясно и холодно. И Лу вдруг захотелось, чтобы поскорее пришла весна, и стало тепло. И может быть, тогда найдется кто-то, с кем можно будет сложить гнездо». Колька гибнет, но остается надежда.

— Кроме истории про ворону Лу, Вы еще снимали анимационные фильмы?

— Нет, это был единственный мой опыт в анимации. По первому образованию я вообще музыковед. Поработав по специальности, поступила во ВГИК, училась у классика советского кинематографа Льва Владимировича Кулешова. У него учились многие, даже Эйзенштейн. Я начинала как режиссер игрового кино и сняла три картины. В конце 1980-х начала снимать документальное кино. Но потом все изменилось. На Мосфильме был такой период, когда его коридоры были пусты. Поверить в это было невозможно. Но оказалось, что за этим наступил период еще более трагический. За один год Мосфильм снял четыреста картин, которые никто не увидел! Этими картинами «отмывали» деньги. Это было начало 1990-х. Документальное кино умирало. Но я продолжала и продолжаю его снимать. И вот теперь — первый опыт в анимации, который мне понравился.

— Что увидят зрители на фестивале в Суздале?

— Это открытый фестиваль, который предполагает показ всех картин, которые сняты в 2009 году. В отдельный показ выделены работы, которые делают студийцы. Они бывают интересные, поскольку у них еще свежее, свое восприятие. Фестиваль на фестиваль не приходится. Бывает фестиваль-откровение, когда пять-шесть картин просто «ах», которые просто как новое слово читаешь. А бывают фестивали очень ровные, на крепкую такую четверку с плюсом. Так, как в Ванкувере, у нас не бывает. Ванкувер, к сожалению, был на тройку.

— Сейчас в нашей стране мало снимают как фильмов, так и мультфильмов. Когда ждать изменения ситуации?

— Я сейчас снимаю документальную картину на студии «Мастер-Фильм», где делала «Лу». Однажды пришла туда, а мне говорят: «Письмо подпишешь?» Я говорю: «Какое письмо?» Оказалось, что речь идет о письме, адресованном Владимиру Путину. Писать его стали после того, как были оглашены цифры распределения бюджетных средств на кинематограф.

В совокупности в 2010 году на документальное, анимационное, дебютное игровое кино выделяют восемьсот миллионов рублей. Это просто капля в море! Производство документального фильма на сегодняшний день стоит минимум миллион рублей. А анимация еще дороже, хотя сами создатели получают копейки. Анимация долго делается. Там нет гонораров, там есть система зарплаты. Так вот, когда впервые было сказано об этом, то кто-то в Интернете написал: Путин зарезал Винни-Пуха. Образное такое выражение. Потому что на такие малые деньги какую анимацию можно делать?

— Так кто же делает эти мультфильмы? Фанатики, преданные своему делу?

— У нас во ВГИКе делают замечательных художников и режиссеров анимации. Существует школа-студия «Шар». Людей, которые это любят и которые хотят этим заниматься, не убывает. И это хорошая тенденция. Плохая тенденция в том, что нету денег. И самое страшное — мы делаем, а нас никто не видит. Мы получаем призы на российских и международных фестивалях. В ближнем и дальнем зарубежье нам хлопают и дают награды, а здесь наше кино никто не видит. Потому что наши картины не видит прокат. Анимация — штучное дело. Из всех крупных проектов только один, который раскручивался в течении многих лет и теперь заслуженно получил государственную премию, — это «Смешарики».

— А «Гора самоцветов»?

— «Гора Самоцветов» — не ровная гора. Там есть и пригорки, и возвышенности, и горы. Очень неоднозначная в стилевом отношении работа.

— На выставке, которую подготовили на основе работ александровских школьников к вашему приезду сотрудники ККЗ «Южный», есть и работы по мотивам японских мультиков. Как Вы относитесь к японской анимации?

— Японская анимация японской анимации рознь. Это своя культура, это тот слой, который нам совершенно не известен. Есть вещи, которые очень интересные — тот же Миядзаки, от которого все у нас в стране сходят с ума. А есть вещи, которые превращаются в клише: маленькие губки, огромные глаза, жуткие тени, довольно топорные движения.

— Мультфильмам все равно, как мне кажется, легче найти дорогу к своему зрителю. А документальные фильмы, кажется, вообще исчезли?

— В документальном кино вообще беда. У нас делаются замечательные документальные картины, которые не видит никто, кроме фестивальной публики. Государство нам дает деньги, мы их тратим на производство, государство принимает у нас эти картины, и после фестивалей они складируются в красногорском архиве кино-фотодокументов. Я два года назад сделала картину «Незабываемое» о ветеранах-кинематографистах. О режиссере Владимире Чеботарёве, который сделал фильмы «Батальоны просят огня», «Человек-амфибия» и еще полтора десятка картин. О Евгении Даниловиче Аграновиче, который написал известные песни «Я в весеннем лесу пил березовый сок» и песню из фильма «Офицеры»: «От героев былых времен не осталось порой имен…». Уже эти две песни его обессмертили. Он же делал все эквиритмические переводы (где совпадают акценты) для картин с Раджем Капуром («Господин 420», «Бродяга»), с Лолитой Торрес. Так вот, картина эта получила приз в Киеве в 2009 году на фестивале православного кино. Эту картину у меня попросили на одном из украинских каналов, чтобы показать 9 мая. Они показали ее в неудобное время. В Киеве зашкаливали рейтинги. Хотя там сделали субтитры на украинском. Я сказала, делайте что хотите, мне главное, чтобы народ видел. Мне не нужно призов, я уже немолодая женщина. Но я хочу, чтобы то, что идет от сердца, люди понимали и помнили. Помнили это, а не бандеровские ордена.

Три недели назад похоронили Аграновича, а в субботу — Чеботарёва. И картина моя похоронена, ее никто не видит. Ее не берут телевизионные каналы. Весной прошлого года я выступила на съезде кинематографистов в Москве и сказала о том, что государство дает нам деньги, а потом складирует результат в архив. Это не государственный подход к идеологическому и нравственному воспитанию общества. Сейчас кризис, сокращены затраты на сериалы, телевидение повторяет старые фильмы. Сделайте программу «Документальный неформат» и хотя бы раз в месяц показывайте наши документальные картины. Никита Сергеевич Михалков с места сказал мне на это: «Ну, уж не надо так на наших телевизионных собратьев, потому что наши телевизионные собратья дали нам возможность не умереть с голоду, а работать».

— Вы житель Москвы и родились в Москве?

— Нет, слава Богу. Я должна была в Лондоне родиться. А родилась в Ростове-на-Дону. Жила в Краснодаре, работала в Воронеже. Сорок с лишним лет живу в Москве. На моих глазах Москву уничтожают планомерно и чудовищно. Зарывают деньги. Я это видеть не могу. В Москве невозможно снять ни одного кадра не только старой Москвы, а просто Москвы. Потому что в Москве везде стоят машины и висят перетяжки. И архитектура вся закрыта. Приезжаешь в Париж — там ни одной рекламной перетяжки. Потому что Париж — это архитектурное достояние Франции. И ты видишь всю эту архитектурную красоту.

А у нас… Вот недавно отреставрировали знаменитый дом Пашкова, который два десятилетия погибал. Вся реставрация стоит столько, сколько всего лишь один километр московской кольцевой дороги!

То, что сейчас делается в Москве, — это издевательство над народом, над культурой, а народ без культуры — быдло. Что мы и видим.

Эдуард Егоров,
фото автора.