11 декабря незамеченной прошла одна некруглая дата — 21 год с начала первой чеченской кампании. Ее еще называют первой чеченской войной. В ней участвовал наш земляк, десантник 56 десантно-штурмовой бригады, разведчик Сергей Рыбаков. Награжден медалью «За отвагу». Его непафосная правда о войне, его горькие мысли о дне сегодняшнем стоят того, чтобы их услышали.

— Помните притчу про трех мудрецов? Каждого спросили, что такое слон, каждый рассказал реально, что он ощущал: ноги — столбы, спина — ровная площадка, хобот — труба, но это не слон. Так же и война. Каждый видел ее по-своему. В силу нравственного воспитания и духовной крепости. И возраста.

Война у каждого своя. Хорошего там мало, там много бравады, обыденности, холода, голода, грязи, запаха солярки, крови и отчаяния. У меня сын призывного возраста, и глядя на него, я понимаю: мы были такие же мальчишки. А через полгода были там, в этом пекле, и все было не так, как мечталось в детстве. В детстве война — это «войнушка», красивая форма, оружие. На самом деле война — это страшная реальность.

Есть расхожая фраза: «Мы вас туда не посылали». Говорят ее обычно руководители разного ранга. Да, посылали не вы, но вы — их преемники. Вы в ответе за все. Лично вы в ответе за отношение, которое сформировалось к матерям погибших, ветеранам, инвалидам. И вы ответите перед совестью своей, перед Господом.

— Расскажите, как вы попали на войну.
— Был 1993 год. Я ушел учиться в колледж и с третьего курса попал в армию. 90-е годы, разруха. За лето заработал денег на комбайне, их хватило на учебу на полгода. Я понимал, что мои родители — пенсионеры, а пенсию не выдавали, задерживали. Нереально было доучиться. Я сдал экзамены экстерном, закрыл семестр и пошел в армию, хотя у меня была отсрочка до конца обучения. Направили меня сначала в ВМФ, в Североморск. Но я сказал, что хочу в ВДВ. Когда пришел офицер, старший лейтенант Сапрыкин (он погиб в первом бою), я попросил: «Возьмите меня в десантуру». Попал я на Северный Кавказ. Прошел через 1,5 месяца отбор в разведроту, это спецподразделение, круче не бывает. Год там служил. Все, о чем мечтает пацан, — все у нас было.

Может, вы помните начало чеченских событий? Поднялась оппозиция, вошли танки, в танках сидели офицеры российской армии. В Чечне путч, Дудаев захотел отделиться от России. На тот момент начался второй раздел нашей страны. Первый был — Беловежские соглашения, кто не успел, начали сейчас. Чечня, Дагестан, татары. В ноябре в Чечне расстреляли и сожгли колонну танков оппозиции, которую неофициально поддерживала Россия. После этого пришел боевой приказ. В течение трех суток мы собрались. Базировались в Волгодонске Ростовской области. Там потом взорвали дома, может, поэтому и взорвали, в отместку.

Был сформирован боевой батальон, местные чеченцы перекрыли улицы, чтобы нас не пустить, мы по объездным путям приехали в Моздок, Северная Осетия, и ждали: договорятся или нет. Две недели проходили боевую подготовку, фактически нас готовили к войне. Не договорились. 10 декабря мы из Моздока выступили колонной, а 11 декабря 1994 года официально объявили войну. 12 декабря, переходя границу Ингушетии и Чечни, мы попали в первую засаду. Машина разведроты ехала впереди. За нами шла машина инженерных войск и мой командир Сапрыкин. Наши «Уралы» были тяжелые, и мы сели на брюхо. Подошел танк, стал нас вытаскивать. Вторая рота обогнула сопку и спустилась вниз, пока нас вытаскивали. Вытащили, мы тоже стали спускаться. И в это время заработала установка «Град». Прямой наводкой били по нам. Пять пацанов погибли у нас на глазах только в нашей бригаде. В других бригадах тоже были погибшие. Мы там зависли на две недели, попали в окружение. Вот тогда я понял, что такое нет еды и нет воды. Снег выпадал на полынь, мы выползали из окопов и пили эту воду горькую. Водовозка с водой два раза пыталась проехать — ее расстреливали. Собирали конденсат с тентов машин и пили.

29 декабря мы окопались под Грозным, который находился в руках дудаевцев. Мы должны были идти вперед, но подошла майкопская бригада — она потом почти вся погибла: там был ад, их просто жгли. Нам повезло, что дали немного отдохнуть и пропустили Майкоп вперед. До этого дня шли почти месяц, спали по 2-3 часа. Надо было выкопать окоп, блиндаж, а мы спали на лопате. Текли слезы от изнеможения, падали от усталости.

В Грозный мы попали через три дня. Шли туда с боями. Весь город был усеян трупами бойцов, их никто не собирал. Запах горелого мяса и разложения витал везде. После боев самым страшным была тишина. Сидишь в секрете один и медленно сходишь с ума. Были случаи, когда ребята на каждый шорох отстреливались до последнего патрона. Мы жили одним днем. Честно говоря, я думал, что не вернусь. Не сегодня, так завтра нас не будет. Есть было нечего, кухня не успевала за нами, на улицу выйти — там стреляют. Однажды ребята говорят: «Сережа, смотри, собака ест труп. Убей ее, мы вечером сползаем, зажарим». Я стрелял очень метко, убил эту собаку, сползали за ней и сварили. Вот так мы выживали. Но мы разведчики и были к этому готовы. У нас посвящение в разведчики было — жареная собака с картошкой. Я потом понял, почему надо было это попробовать.

Я участвовал в освобождении Грозного, последняя наша позиция — мост между Аргуном и Гудермесом. Его уже взрывали, осталась одна плита, и ее тоже постоянно хотели взорвать. Нам сказали: если разведрота эту плиту не удержит, значит, вы не разведрота! Мы удержали. 25 мая был последний бой, 26 мая нас построили и отправили на вокзал. И мы поехали домой.

— Почему возникает афганский, а позднее чеченский синдром?
— Потому что никакого курса реабилитации не было. Я на первой дискотеке в драке чуть не убил парня. Меня за руки — за ноги оттащили. Две недели назад меня учили убивать, а потом выкинули в мир, где ты не нужен. Ни работы, ни денег. Только от бандитов поступали предложения.

В Чечне я видел кучи трупов, прикрытые ветками. Я думал, вся страна с нами, она переживает, что мы тут в таком дерьме, выполняем дурацкие приказы. Мы прикрывали наше государство, и это же государство сбрасывало оружие боевикам. Был радиоперехват духовский, что сейчас зачистка закончится, и все будет ровно. Мы думаем: «Как закончится? Как они могут это знать?» И тут нам приказ: стоять, отойти назад. А ночью на парашюте спускается контейнер с оружием. У нас его и так было навалом, кому оно предназначалось? Я потом нашел расследование одного репортера — это товарищ Березовский помогал товарищу Дудаеву. Они с Ельциным не раз давали команду отходить. То есть кто-то нас предает и на нас делает деньги. Но самое страшное начинается на гражданке, когда ты понимаешь — всем плевать, кроме самых близких. Первые полгода меня тянуло обратно. Я понимал, что там правда, там настоящие люди, мои друзья, там все понятно. Солдат — он не палач, он за Отечество грешник. Господь все ставит на свои места. Где сейчас Березовский? Лежит закопанный.

Когда меня спрашивают, люблю ли я свою Родину, я отвечаю: «Я ее безумно люблю и безумно ненавижу. Я безумно люблю свою историю, предков, наш город. Но я безумно ее ненавижу, когда ее предают, продают, стирают память героев, когда ребятам не могут объяснить, для чего они там были. У нас осталось всего двенадцать матерей погибших ребят. Почему нет дежурного телефона в администрации, по которому они могут позвонить, если возникла какая-то проблема или беда? Нас, ветеранов боевых действий, около пятисот человек, но нуждающихся — всего ничего. И с ними поступают, как с ветеранами Великой Отечественной — ждут, пока их останется полтора человека, чтобы раструбить на всю страну, какие они герои. Искалеченные войной ребята хотят жить сегодня и сейчас. Они хотят знать, что всё не зря, что Родина о них заботится.

Армия научила меня царапаться, выживать, бороться. Там я думал: «Если вернусь, все будет по-другому. Не зря пацаны погибали, надо жить за них и за себя. Господь для чего показал мне все это? Чтобы я донес до других». На войне списываются многие грехи. Каждый человек спасает душу по своему рвению, неравнодушию, добрыми делами на своем месте в простой обыденной жизни.

Ветераны Великой Отечественной войны защищали свою землю. Убили врага, который был сильнее, с колен подняли разрушенную страну. Им было уважение и почет. Никогда нам не быть к ним даже близко. И это проблема нашего общества. Как объяснить, за что мы шли в бой, за что погибали? От этого непонимания и спиваются ребята, которые там, на чеченской войне, были героями.

Чеченская война сейчас вообще невыгодна стране, ее не хотят вспоминать. Если Афган более-менее оправдывают, то Чечню задвигают. Как признать ребят героями, если мы фактически воевали против народа своей страны? У меня нет антипатий к чеченскому народу. Я понимаю, что они всегда воевали. У этого народа самый заботливый правитель — Рамзан Кадыров. Инвалид, который воевал за Чечню, обеспечен всем. Один звонок — и всё вокруг него крутится, потому что он защищал свою землю. А в нашем обществе всё по-другому.

Мне не хватало духовности в армии. Все было бы проще, и не было бы такого отчаяния. Даже в бой было бы проще идти. На тот момент в бой идти было некому, кроме нас. Армия была дряблая, разрозненная — но она выполнила свою задачу. Армия обязана выполнять любые приказы руководства страны, желательно адекватные, иначе этой страны просто не будет…

Подготовила Галина Ахсахалян,
фото автора и Эдуарда Егорова.